Голливудский агент номер один с подозрением уставилась на новоявленного мужа. Глаза ее были прищурены, лицо выражало глубокое сомнение.
Наконец она изрекла:
– Знаете, кто это, лейтенант? Тот самый монстр, чудовище, что напало на Кэсс. Это он вломился к ней в дом и избил ее. А теперь явился сюда довершить начатое. Он не мог поступить иначе, боясь, что она уличит его в содеянном.
– Поговорите со мной, мистер Тесье, – спокойно обратился к Чейзу лейтенант Шеннон. – Попытайтесь убедить меня в том, что вам действительно необходимо повидать ее.
Чейз наконец обуздал свою ярость, и теперь единственным знаком, выдававшим его волнение, было то, что он постоянно проводил рукой по все еще мокрым волосам.
– Я узнал о несчастье в Париже. И всего сорок пять минут назад вышел из здания лос-анджелесского аэропорта.
– Вы были в Париже по делу?
– Да. Получал там награду, не имеющую без Кэсси никакого смысла.
– В течение вашего короткого визита в Париж или в салоне самолета… вы не встречали, случайно, никого, кто был бы вам знаком?
– В аэропорту наткнулся на коллегу. Он-то и рассказал мне о Кэсси.
– У вас есть при себе паспорт, мистер Тесье?
Чейз принялся рыться в карманах промокшего до нитки костюма и наконец извлек паспорт и авиабилет.
Лейтенант внимательно изучил документы, потом посмотрел на Чейза:
– Мне нужны имя и номер телефона вашего коллеги, просто для отчета. Я вам верю, мистер Тесье. Вы действительно летели в Париж, когда произошло это несчастье.
– Ах вот как? – взорвалась Натали Голд.
– Именно так, – спокойно подтвердил Шеннон. – Теперь в аэропортах паспорта проверяют очень тщательно. – Говоря это, он внимательно приглядывался к Чейзу Тесье и не мог не заметить, каким напряжением сил удавалось тому сдерживать беспокойство и отчаяние, ничуть не походившее на отчаяние убийцы, стремящегося замести следы и уничтожить улики.
– Я полагаю, вы можете доказать, что женаты?
Чейз нахмурился и пожал плечами.
– Как вы понимаете, я не ношу с собой брачное свидетельство; оно находится в сейфе банка в Сент-Хелене. Как только банк откроется, я сумею получить факс и представлю его вам.
Как только банк откроется.
Это означало еще несколько часов, а ему необходимо видеть Кэсси сейчас, сию минуту.
– Могу я…
Лейтенант кивнул:
– При условии, что врачи не будут возражать.
Чейз шепотом поблагодарил его и двинулся к стеклянному кубу, в котором была заключена она, – один со своими чувствами и мыслями, – в то время как лейтенант Шеннон уведомил полицейского у двери палаты, что Чейзу Тесье разрешено войти.
– Что, черт возьми, происходит? – Роберт Форест, словно очнувшись, с трудом оторвал глаза от происходящего за стеклом.
– Я только что сообщил офицеру, что мистеру Тесье разрешено войти в палату.
– Вместо меня?
– Мистер Тесье – ее муж.
– Ее кто?
– Он имеет законное право.
– А я, значит, не имею никаких прав? И как насчет Кэсс, лейтенант? Как насчет ее прав? Могу вас заверить, что она не хотела бы видеть его у своей постели, кем бы он ни был и кем бы себя ни считал. Она хочет, чтобы рядом с ней был я, я!
Чейз почти не слышал возмущенных вопросов актера, – каждая частица его существа была обращена к ней, к Кэсси. Он был так близко от нее, что мог наконец увидеть ее всю…
И тут у него вырвался чуть ли не крик отчаяния. Грудь ее поднималась и опускалась, но это было лишь результатом работы специального аппарата; сама же она казалась совершенно неподвижной. Ее темно-золотые ресницы – эти крошечные веера, эти таинственные полукружия, которые могли выразить так много, могли вспорхнуть, затрепетать или скрыть, скрыть все, что она чувствует, – они тоже были неподвижны; но в этой полной неподвижности не чувствовалось покоя. Ее кожа, всегда такая бледная, теперь казалась прозрачной, если не считать багровых кровоподтеков. Голова Кэсси была скрыта серебристым шлемом, от которого куда-то вверх тянулась паутина разноцветных проводов, соединявших ее с монитором. На крошечном экране бежали непонятные изумрудные знаки – приметы ужаса и отчаяния.
Прозрачная хлопчатобумажная рубашка, видимо, надетая на Кэсси здесь, в больнице, возможно, была удобной, даже необходимой, потому что давала возможность профессионалам практически беспрепятственно следить за ее телом, иметь доступ к ее шее, рукам, груди, к ее сердцу…
При этой мысли сердце Чейза заныло от тоски.
«Разве им неизвестно, что она всегда зябнет? Всегда, кроме тех случаев, когда, держа в объятиях, я согревал ее и наши тела сливались в одно. Когда я проникал в нее, и она старалась принять меня как можно глубже, мгновение за мгновением вбирая в себя все, что я только мог ей дать…»
Эти молчаливые вопросы тут же сменились другими, обращенными к злым силам, позволившим свершиться ужасному. Что за чудовищный каприз судьбы обрек ее на страдания, привел в эту палату, – ту самую отважную и бесстрашную ведьмочку с постоянно потупленным взглядом, что вошла в его жизнь восемь лет назад…
Напа-Вэлли Июнь, восемь лет назад
На ярко-синем небе сверкало солнце. Его золотые лучи ласкали виноградные лозы, как легкие, едва прикасающиеся к коже поцелуи, и от этих поцелуев зарождающиеся гроздья наполнялись сладким соком, приобретая нежную, словно дремлющую сладость. Воздух благоухал, полный обещаний грядущего пробуждения, обдавая все вокруг пьянящим ароматом распускающихся роз и согретой солнцем земли.
Был прекрасный летний день, как раз такой, который способен пробудить вдохновение художника или мечты поэта. Но Чейз Тесье любил эту землю и эту долину всегда, каждый день и в любое время года: весной, когда цветущая дикая горчица покрывала желтым ковром всю территорию виноградников; осенью, во время сбора урожая, когда лозы сгибались под тяжестью плодов и были готовы отдать их каждому желающему; зимой, когда даже здоровые и жизнеспособные растения становились похожими на скелеты, а больные стебли сжигали, превращая их в пепел.